– Никто из вас не видел, как они выезжали?

– В пятницу и выходные нас не было в городе.

* * *

– И у вас нет ни малейшего представления, куда Палма уехал?

– Ни малейшего.

– Благодарю вас.

Больше соседей по площадке у Гектора не было. Направляясь клестнице, я лицом к лицу столкнулся с крепко сложенным, одетым в униформуохранником. Похоже, женщина вызвала его по телефону. В правой руке он сжималклюшку для гольфа и многозначительно похлопывал ею по ладони левой, какполисмен из телевизора.

– Что вы здесь делаете? – гаркнул он.

– Ищу человека. Эту штуку, – я кивнул на клюшку, – лучшеубрать.

– Попрошаек мы не пускаем.

– Вы глухой? Я сказал, ищу знакомого. Попрошайничество – немой профиль. – Я обогнул охранника.

– На вас жалуются жильцы, – услышал за спиной. – Пожалуйста,уходите.

– Ухожу.

* * *

Поужинал я сандвичем и пивом в баре неподалеку. Заведениебыло недорогим, из разряда тех, где прибыль приносят не цены, а быстрыйблагодаря постоянному притоку посетителей оборот. Возле стойки сидели молодыегосслужащие, забежавшие по пути домой побаловаться пивком, посудачить ополитике, поглазеть по телевизору на игру любимой баскетбольной команды.

Пора было смириться. Жена и друзья остались в прошлом. Семьлет, проведенных в изнурительном труде на благо “Дрейк энд Суини”, малоспособствовали укреплению дружеских уз, как, впрочем, и семейных. Дожив дотридцати Двух лет, я оказался неподготовленным к одиночеству. Глядя на экран, ядумал: а не пора ли найти в подобном заведении новую спутницу жизни? Нет.Должны быть другие места для этой цели.

Почувствовав внезапное отвращение к окружающим и обстановке,я вышел на улицу.

Машина медленно двигалась в сторону центра. Чердак не манил.Мое имя стояло в документах о найме, значилось в каком-то компьютере, принеобходимости полиция без особых усилий вычислит мое пристанище. Если арест –дело решенное, то явятся за мной наверняка ночью. Копы не преминут перепугатьстуком в дверь, с обдуманной грубостью защелкнут на запястьях стальныебраслеты, вцепятся звериной хваткой под локти, запихнут в патрульную машину и привезутв городскую тюрьму, где я, без сомнения, окажусь единственным белым,арестованным за ночь. Самым большим для них наслаждением будет запереть меня вкамеру с полудюжиной отъявленных подонков и наблюдать за встречей новичка.

Куда бы ни направлялся и что бы ни делал, я имел при себесотовый телефон, чтобы известить Мордехая об аресте, и пачку из двадцатистодолларовых банкнот, чтобы уплатить залог и оказаться на свободе доразговоров о камере.

Оставив машину в двух кварталах от дома, я внимательно огляделся,особо уделяя внимание пустующим машинам.

Все было тихо, я без приключений забрался на чердак.

Мебель в гостиной состояла из двух шезлонгов, пластиковогоящика для бутылок, служившего мне столом и подставкой для ног, и аналогичногоящика, на который я водрузил телевизор. Интерьер получился убогим донельзя, и ярешил, что гостей принимать не буду. Незачем им видеть, как я живу.

В мое отсутствие звонила мать. Голосом автоответчика онасообщила, что, как и отец, волнуется за меня и хочет приехать. Родителиобсудили перемены в моей жизни с Уорнером, тот также готов нанести мне визит.Представляю, о ем они там судачили: должен хоть кто-то из семьи вернутьзаблудшую овцу.

Митинг в память Лонти Бертон стал главной темойодиннадцатичасового выпуска новостей. На экране появились снятые крупным планомпять гробов: вот их устанавливают на лестнице, вот несут на руках к Капитолию.Увидел я и выступление Мордехая. Участников митинга оказалось значительнобольше, чем я предполагал, – по оценкам журналистов, более пяти тысяч. Мэргорода от комментариев отказался.

Выключив телевизор, я набрал номер Клер. Мы не общалисьчетвертый день, сломать лед было необходимо ради соблюдения приличий. Формальномы ведь оставались мужем и женой. Неплохо было бы поужинать вместе – например,через неделю.

После третьего гудка прозвучал вальяжный незнакомый голос:

– Алло?

Мужчина.

На мгновение я так опешил, что не смог вымолвить ни слова.Четверг, половина двенадцатого ночи, а у Клер сидит мужчина. Но я ушел меньшенедели назад! Мне захотелось бросить трубку. Преодолев этот порыв, я сказал:

– Клер, пожалуйста.

– Кто спрашивает? – бесцеремонно поинтересовался незнакомец.

– Майкл, ее муж.

– Она в душе, – с ноткой злорадства изрек нахал.

– Передайте, что я звонил. – Я бросил-таки трубку.

До полуночи я расхаживал по мансарде, затем оделся и вышелна улицу. Когда рушится брак, человек поневоле перебирает всевозможные причиныкатастрофы и варианты развития событий. Что было в нашем случае? Исподвольнараставшее отчуждение? Нечто более сложное? А может, я не обратил внимания насигналы, которые Клер мне подавала?

Не был ли тот мужчина банальным гостем на одну ночь, илиКлер давно с ним? Коллега-врач, уставший от семьи и детей, или студент-медик,давший ей то, чего она не получала от меня?

Я пытался убедить себя в том, что дело вовсе не в любовнике.Не взаимной неверностью было продиктовано наше решение развестись. Слишкомпоздно переживать из-за того, что Клер спит с другим. Брак кончился, этооднозначно. И не важно почему. Пусть убирается к черту, меня уже ничего неволнует. Она забыта, вычеркнута из памяти. Если я решил выйти на охоту, то иКлер может делать что заблагорассудится.

Да, именно так.

В два часа ночи, игнорируя призывы гомосексуалистов, я вышелк Дюпон-сёркл; на скамейках лежали закутанные в тряпье безликие и бесформенныетела. Не самое подходящее место для прогулок, но сейчас мне было наплевать наопасность.

* * *

Несколькими часами позже я купил в кондитерской коробку сдюжиной разных пончиков, два высоких картонных стаканчика кофе и газету.Дрожащая от холода Руби упорно поджидала меня у двери. Глаза были краснее, аулыбка скупее, чем обычно.

Мы устроились в большой комнате за столом, где старых папокбыло поменьше. Я поставил на середину стола стаканчики, раскрыл коробку.Пончики с шоколадом Руби не понравились, она предпочитала фруктовую начинку.